[Vesse]

Когда-то, несколько лет назад, я это выкладывала в дневник... тогда ещё другой. Но того дневника нет, а уговорить папу дописать сие произведение так и не удалось... хотя кто знает, может и допишет когда. Выложу то, что есть.
Кусочек семейных хроник.
Вихрастый.
Стоял теплый июльский день. Солнце склонялось к закату. По-деловому шустро порхали ласточки, казалось, они играют в догонялки.
За калиткой барачного двора у дороги собралась группа взрослых и детей. На удивление стояли спокойно, ощущалось внутреннее напряжение и неподдельная глубокая тревога. Прикрывая ладонью глаза от солнца, все всматривались в небо, туда, на юго-запад.
Вихрастый стоял у самой дороги. Он старался, но ничего не понимал, испытывая, передавшееся от взрослых, непонятное чувство тревоги и беды, пронизывающее его грудь до боли остро. Мальчику шел пятый год и природа, как бы компенсируя его детскую неуклюжесть, наделила повышенной чувствительностью к окружающему и рассудительностью. Не редко он удивлял своих близких не обычными смешными и меткими высказываниями. Сейчас он изо всех сил всматривался туда, куда смотрели взрослые, и ничего не видел, а от того в грудке щемило еще больше.
Время от времени взрослые перебрасывались короткими фразами, мало понятными для Вихрастого, и от того тревога только усиливалась.
-Там еще группа летит, - сказал кто-то справа.
-А дальше еще и много, - проговорил хрипловатый голос.
-Летят в сторону станции на Красноармейск, бомбить элеватор будут, - говорил первый голос, - я был там сегодня, зерно отгружали. Его еще много.
-Вагонов мало. Ночью отправляли беженцев. Такая неразбериха там, кошмар, - говорила пожилая женщина, растягивая слова, вкладывая в них чувства боли и страдания.
Волнение нарастало а группа людей все увеличивалась, сгущались сумерки. Над горизонтом по низким облакам заплясали багровые блики постепенно увеличивающиеся и разрастающиеся по горизонту. Доносились приглушенные раскаты взрывов, потянул ветерок, закружился в злом танце и осыпал песком и пылью, собравшихся у дороги, людей, а те и не заметили. Расходились постепенно, молча, унося с собой тягостные чувства горечи и глубокого разочарования за свою родину, в могущество которой свято верили. Ласточки как по команде в раз куда-то исчезли, и это тоже осталось не замеченным. Небо затягивалось багровыми тучами и от того становилось страшным, неприветливым. Вихрастый внутренне воспринял гнетущее состояние взрослых, но не мог знать причин этого, потому все стоял и стоял у дороги.
С крыльца дома донесся голос мамы, она явно сердилась, звала домой. Коля, старший братик, потянул Витю (Вихрастого) как на буксире к дому, не обращая внимания на его сопротивление и явное недовольство. Он был старше Вити на полтора года и, не в пример ему, шустрым - от того и звали его Шустриком. Мама встретила неприветливо с вопросом не требующего ответа: - Чего рот разинул?
Строгость мамы была нарочитой и Витя не обиделся, да и соседка, тетя Галя, смотрела на него с нежностью и ободряющей улыбкой. Так для Вихрастого начиналась война. Самое страшное и нечеловеческое было еще впереди.

Сборы в дорогу

В
шахтерском поселке уже третий день стоял густой запах горелого хлеба. Это догорали остатки зерна на элеваторе вблизи Новоэкономическа. Может быть его подожгла одна из немецких бомб а может это сделали и отступающие советские войска так же как сделали они это с шахтами у самого поселка. Враг получал безжизненную территорию и остававшиеся на ней люди были обречены покидать ее либо ждать медленной голодной смерти, так как оккупанты не проявляли ни малейшего интереса к их нуждам. Большинство предпочли найти убежище в местах более отдаленных от промышленных центров полагаясь на остававшихся там своих друзей и родственников.
Немецкие солдаты вошли в шахтерский поселок быстро и тихо. Огненный шквал пронесся совсем рядом, не опалив на половину пустых жилых домов. И только взорванные рядом шахты говорили о пришедшей страшной беде, о наступившем крутом повороте для каждого его жителя, многие из которых его уже покинули. В поселке еще оставались женщины, старики и дети лишенные всякой возможности к существованию в нем и потому спешно покидавшие свои жилища, а замешкавшихся жильцов новые хозяева выдворяли в сараи и другие подсобные помещения или просто во двор. Вихрастый с мамой и братом ютились в маленьком сарае для дров и готовились к отъезду. Рядом во дворе дед Егор мастерил тележку для вещей. Материалы для тележки дед подобрал на заброшенных шахтерских складах и теперь уже оставалось приделать только дышло (тонкую и прочную палку) чтобы одному человеку было легко и удобно передвигать и управлять тележкой. Подходящую для этой цели жердь дед увидел у самого края крыши сарая и тут же сорвал ее. Стоявший у ближнего дома солдат отреагировал на это неожиданно и быстро. Ошеломленный ударом приклада автомата дед Егор оказался лежащим на земле у дровяной колоды и не подавал никаких признаков жизни. При поднятом шуме детей и женщины, причитавших у тела деда, солдат удалился, посчитав свою миссию по защите имущества Рейха выполненной. Оксана, мама Вихрастого, установив, что дед еще жив, несколько успокоилась и, с трудом затащив его в сарай, занялась, непрерывно причитая, примочками ушибленного места. Дети сидели тихо, забившись в угол.
Только на следующий день дед Егор пришел в себя. С трудом вспомнив происшедшее, он попросил воды. Пришла тетя Таня, свояченица Оксаны. Тележку для Татьяны дед Егор смастерил еще несколько дней назад и теперь она дожидалась свояченицу чтобы совместно выйти в долгую дорогу в село на полтавщине, в котором когда-то жили родители их мужей. Им предстояло пройти более тысячи километров по бездорожью с поклажей и детьми и они готовились к этому с помощью деда Егора. Случившееся и неожиданная задержка угнетали и сильно испугали женщин. Последние дни они с детьми уже жили на одной картошке и зелени. Теперь они не могли оставить деда, да и вторая тележка была не готова.
Деда Егора в шахтерском поселке знали все. Для большинства по возрасту он был дедом, для многих дядей и только для некоторых просто Егором. В обращении к нему со стороны взрослых звучало почтительно - Степаныч. В этих краях с незапамятных времен жили его предки и сам он отлучался со своего хутора только на японскую и германскую войны. В конце двадцатых годов сюда пришли строители и его дети и внуки влились в новую бурную жизнь, полную надеждой и радостными ожиданиями. Последние события, как смерч, сломали все. Из родных деда в поселке никого не осталось, хотя близкими он считал всех сельчан, многим помогал и словом и делом, знал заботы и беды практически каждого. От того к деду было и уважение и почтение со стороны всех.
-Германец он и есть германец, - только и сказал дед, узнав о том что произошло, - я же знаю их нравы еще с первой мировой и должен был предвидеть.
Преодолевая головокружение и боль, он заставил себя съесть картошку и выпить компот, что приготовила Оксана. Еще немного полежав, и, собравшись с духом, вышел во двор, нашел, лежавший на прежних местах, инструмент, подобрал жердь и принялся за работу. Тот же солдат, стоявший на том же месте, смотрел на деда угрюмо и как-то растерянно, явно не понимая происходящего, и от того не решался на какие-либо действия а, со временем успокоившись, перестал обращать на него внимание. Через пару часов тележка была готова.
Заранее упакованные вещи были быстро уложены в тележки и семь человек (четверо детей две женщины и дед) уселись рядом чтобы счастье сопутствовало в предстоящей трудной и долгой дороге. Прощание было недолгим. Дед тихо пустил слезу, женщины плакали и благодарили, дети смотрели на это со скрытой тревогой. Уже через несколько минут караван из двух тележек женщин и детей выходил со двора а через час скрылся вдали пыльной дороги. И все это время Егор Степанович стоял у столба при дороге, глядел вслед и тихо плакал, одолеваемый тяжкими чувствами и безрадостными мыслями. И только когда путники скрылись с глаз он посмотрел на дом, в котором жил многие годы, и с горечью понял, что пришло время ему уходить из родных мест, быть может, навсегда. Он резко повернулся, бросил взгляд на двор, в котором еще пару часов назад работал, встряхнулся и зашагал по пыльной дороге как бы убегая от этого кошмарного видения. Старик шагал по дороге, уходя в никуда, уходил навсегда, не думая о том куда и зачем. Больше о нем никто никогда ничего не узнает. И было ли кому потом узнавать о нем, и было ли у кого узнавать, если он уходил последним никем не провожаемый с одним топором за поясом да с тяжелым камнем в сердце. Кто же знает как сложилась дальнейшая судьба этого прекрасного человека?

Д о р о г а.
Вечерело. Шестеро путников уже давно шли в общем потоке беженцев по обочине большого тракта в северо-западном направлении от Новоэкономическа. Повозки тянули женщины и редко где старики. На многих повозках поверх узлов сидели дети и, которые постарше, шли рядом, даже помогали, подталкивая. Тетя Таня со своей тележкой была впереди, сзади шли ее дети: Толик и Шурик. Мама с Колей тянули тележку следом за ними а Вихрастый отстал, уныло рассматривая местность у дороги. Время от времени навстречу двигались запыленные грузовики с солдатами и пушками на прицепе. При спуске за очередным поворотом Вихрастый увидел то что называлось танками. Они были изувечены так, что даже знающий человек с трудом мог бы их распознать. Вихрастый просто остановился, действительно раскрыв рот, уставившись на уродливые кресты. В этой позе и застал его брат Коля, вернувшись за ним. Как всегда, в таких случаях, он заставил Витю бежать толчками в спину. На сей раз тот не сопротивлялся, желая догнать ушедших вперед. Постепенно темнело.
На краю поля у дороги расположилось большое количество беженцев. Было шумно, плакали дети, кто-то с кем-то спорил, скрипели тележки. Тетя Таня и мама тоже свернули с дороги и остановились рядом с какими-то тележками, поздоровались с чужими тетями и, разговаривая с ними, стали готовиться к отдыху. Кушали в одном большом кругу, знакомились, спешили поделиться своим горем и дорожными новостями. Для всех это путешествие только начиналось и у всех все было очень похожим, все шли к каким-то родственникам на что-то надеялись и переживали. Ничто так не объединяет людей как общая беда. К концу ужина все знали друг о друге если не все то многое. Детей укладывали спать на тележках а сами расположились подле. Постепенно стемнело и стихийно возникший лагерь стих. Где-то в траве пронзительными звуками перекликались сверчки а на чистом небе ярко сверкали звезды. От соседних тележек доносился чей-то храп и сопение детей. Вихрастый смотрел на звезды, подсознательно воспринимая бесконечность глубины пространства, вспомнил потолок в своей комнате и как бегут по нему радужные фигуры непрерывной цепочкой, если плотно закрыть глаза. Он уснул.
Разбудили Вихрастого яркие лучи солнца и запах дыма с примесью аромата жареного лука, доносившегося от соседних тележек. Мама с тетей Таней тоже что-то готовили у соседнего костра и уже спустя несколько минут будили детей к завтраку. Завтрак и сборы показались Вихрастому очень быстрыми и он нехотя пошел за мамой с тележкой к дороге. Лагерь также быстро растаял как и образовался вчера вечером. Спереди и сзади скрипели тележки, перекликались люди, плакали не выспавшиеся дети и кто-то не понятно зачем и почему бранился. А небо было чистым и голубым и в его глубине протяжно заливался жаворонок как бы призывая людей остановиться и задуматься опомниться и вернуться к своим гнездам. Но не замечали того люди в своей суете и стремлении двигаться вперед в неизвестное. Только отдаленные раскаты грома среди ясного дня заставили людей встрепенуться и прибавить шагу - то был рукотворный гром и сеял он смерть совсем недалеко, там, на востоке, еще стояли солдаты: их отцы, братья и мужья. Это придавало сил и желания само сохраниться, преодолеть выпавшие на их долю испытания. Постепенно вереница повозок все больше растягивалась вдоль дороги, солнце поднималось все выше и становилось все труднее дышать. Разговоры и плач детей давно стихли, только писк и скрип колес да тяжелое дыхание людей в поднятой ими же пыли говорили о высоком напряжении в движущемся потоке. Вихрастый все время отставал и Коле приходилось несколько раз возвращаться и подталкивать брата. К полудню жара стала нестерпимой. Поэтому появление соснового леса у всех вызвало чувство облегчения и радости. Во время отдыха Вихрастый зашел за опушку леса и увидел большое разбитое здание с куполами. То была церковь. Вокруг лежали битые кирпичи, обгоревшие части дерева, множество осколков стекла, искареженые куски железа. Все говорило о прошедшем здесь тяжелом сражении. Экскурсия закончилась появлением брата Коли а за тем полученной трепкой от мамы. Но впечатление, полученное от всего увиденного, надолго запомнилось, часто всплывало в памяти в часы уединенных раздумий и это тоже уже становилось характерной чертой Вихрастого.
Еще прошло несколько жарких дней в дороге, не похожим по контрастам событий и очень сходных по трудностям и лишениям. В один из таких дней и произошло событие оставившее глубокий след на всю последующую жизнь Вихрастого. Того дня они очень долго простояли у моста через реку, немцы не пропускали, и было уже предвечернее время когда спадала жара, лучшее время для движения перед привалом и путники прибавили шагу. Они вдвоем, мама и тетя Таня, сразу после моста свернули с большого тракта на проселочную дорогу, желая сократить путь. Вокруг было тихо и спокойно. По обе стороны дороги росла густая трава среди которой возвышались редкие кусты ивняка. Вихрастый, как всегда, отставал, засматриваясь на насекомых и птиц. Появление немецких мотоциклистов было столь неожиданным что а мама и Коля, когда опомнились, увидели Вихрастого лежащим в пыли посреди дороги без признаков жизни. В шоковом состоянии мама перенесла малыша и положила в тележку поверх узлов с вещами. В полном оцепенении она смотрела на него беззвучно шевеля губами.
-Он живой, он дышит, - чуть слышно прошептал Коля, склонившись над Вихрастым, и с надеждой посмотрел на маму.
Немая сцена сменилась беспорядочной суетой.
-Вернемся в то село что было справа когда сюда ехали. – Предложила тетя Таня. – Там поищем врача или хотя бы фельдшера.
В обратном направлении повозки двигались так быстро как только это было возможно. Как и следовало ожидать, в селе врача не было и фельдшер оказался старым больным человеком. Осмотрев малыша, фельдшер распорядился принести деревянные рейки и разорвать простынь на полоски. Слегка обмыв тельце, он полосками простыни примотал его к рейкам, выровняв руки и ноги, зафиксировал голову, обработал йодом ссадины и перевязал раны. После всего он велел завернуть мальчика в чистую простынь и одеяло, а маме объяснил: - Если внутренние органы и позвоночник не очень сильно повреждены то можно надеяться на поправку, наружные раны и ушибы не очень опасны, если не будет заражения. Медикаментов нет и можно надеяться только на бога.
Переночевали ночь в добротном доме, в который их пригласила старая одинокая женщина с застывшей скорбью на лице. Она потом рассказала о своем горе и поделилась тем что имела. Ее сочувствие и участие очень помогло путникам да и ей самой по ее же признанию. К обеду следующего дня соседи принесли молока, чему все были очень рады и особенно дети, не видевшие его уже несколько недель. Только Вихрастый не приходил в сознание и, навестивший их, фельдшер посоветовал поить его ложечкой в приподнятом положении. Весть о поселившихся беженцах быстро разнеслась по полупустому селу, люди приходили и предлагали свою помощь а, ближе к вечеру, пришел молодой полный мужчина в штатском но с немецким карабином в руках и потребовал документы. Долго рассматривал предъявленные бумаги и еще дольше расспрашивал. « Видимо соскучился по людям. С ним в селе то никто говорить не желает, » - говорили потом соседи. В конце разговора полицай объяснил что задерживаться в селе посторонним не положено и им следует уже завтра покинуть село либо идти в управу что находится в районном центре. Этот разговор снял все сомнения по поводу дальнейших действий. Следующим утром две тележки с детьми и женщинами в упряжке выехали из села. Несколько пар мокрых глаз смотрели им вслед. И полицай, стоя в стороне, безучастно наблюдал за происходящим. Вихрастый в виде куклы лежал укутанным в тележке среди узлов и продуктов запас которых немного увеличился за счет сочувствующих селян.
Оси колес мерно попискивали, колеса отмеряли метр за метром казалось бесконечной дороги. Дни сменялись беспокойными ночами. Все достаточно уже привыкли к такому состоянию, остановки становились короче а переходы длиннее и то что ранее казалось невероятно трудным становилось обыденным. Путь к намеченной цели неуклонно сокращался. Ночевали чаще в открытой степи под копнами соломы и, не редко, в сараях брошенных колхозных ферм. Вихрастый стал приходить в себя, чаще просыпаться. Но он не донимал капризами, что было бы естественным в этом состоянии, и это настораживало и волновало его маму. Не редко навстречу шли моторизованные немецкие колоны с солдатами на открытых машинах, не обращавших на путников никакого внимания. И все же женщины старались выбирать, от греха подальше, более глухие проселочные дороги. Так и дошли до Кременчуга. Остановились на ночевку в наполовину разрушенном сарае на окраине какого то хутора. Надвигалась гроза. Разыгравшийся ветер снес большую половину остававшейся крыши и к началу дождя вся компания оказалась не защищенной. С трудом укрыв детей, сами женщины сильно промокли. Ливень сменился затяжным мелким холодным дождиком. Стало темно и идти на хутор искать лучшее укрытие было очень опасно. На рассвете пришли в хутор но не скоро нашлась хата дверь которой отворилась. Как и в предыдущих случаях, пустить в дом беженцев решилась старая одинокая женщина. Глазами полными сострадания смотрела она на дрожащих от холода женщин и детей. Через считанные минуты в большой печи полыхала солома и теплый дух со слабым запахом дыма заполонили не большую комнату. Дети плотной кучкой расположились на печи, кутаясь в старые рядна, женщины хлопотали у мокрых вещей а хозяйка дома управлялась с чугунками и горшками у самого пламени при помощи особой палки с рогами. Вихрастого положили на лежанке у самой печи и ему было видно мечущихся взрослых да еще маленькое окошко, мокрое от продолжающегося дождя и от того не прозрачное. Только сейчас он стал сильно ощущать боль но простонал только когда его перекладывали при переносе с тележки.
- Больно? – спросила мама.
- Да. – Коротко ответил он. И не плакал, понимал – легче не станет. Вырабатывалась еще одна черта характера.
Прошел день и прошла ночь а дождь не прекращался. Продукты закончились и Оксана, отобрав лучшие вещи, ушла в город с надеждой поменять их на то что можно было бы кушать. Деньги у них были, особенно у Татьяны, но то был только мусор. Удачной эту операцию не назовешь но, вернувшись без вещей, она принесла кувшин молока несколько булок хлеба и даже кусочек сала. И все бы еще ладно, полегчала тележка, да к вечеру поднялась температура у Татьяны. Ситуация существенно осложнилась. Теперь рядом с Вихрастым на лежанке была тетя Таня и вела она себя довольно не спокойно. Так прошли еще несколько дней за которые тележки опустели основательно и тетя Таня поднялась на ноги. Снова установилась теплая погода.
Этим утром выпала роса, небо было чистым и как никогда голубым. Только большие лужи да разбитые грязные дороги напоминали о прошедшем ненастье. А пустые желудки призывали к действию. Собрав остатки вещей и кое-какие продукты, женщины с детьми двинулись в путь. До цели оставалось совсем немного, но и силы уже иссякли. Оксане приходилось просить, уговаривать Татьяну продолжать движение после остановок на отдых, которые становились все чаще и продолжительнее. Более недели было потрачено на этот короткий отрезок пути и, когда уже оставалось менее десяти километров, Татьяна все же не выдержала. На самом подступе к Слободке в селе Гладковщина после ночного отдыха она наотрез отказалась идти дальше. Ее поддержала и хозяйка дома, оказавшаяся дальней родственницей их мужей. Она уговаривала и Оксану остановиться на время и передохнуть. Да цель была такой близкой что Оксану было не удержать. После запоздалого скромного завтрака она, собрав все силы, ринулась на штурм последнего участка пути.
Солнце только перевалило за полдень когда с вершины горы, в местном разумении, открылась панорама приднепровского села. Село расположилось на изгибе в излучине левого берега Днепра так что высокий косогор с кручами и ярами прикрывал его с севера. Ближе к самому Днепру местность была болотистая, поросшая высокорослым ольшаником который выродился местами в кустарник, а к северу и на запад тянулись песчаные косы на которых и расположилось село. Посреди песчаных кос вытянулись улицы, окаймленные плетеными из ивняка заборами за которыми располагались вперемежку сараи и хаты, а между кос зеленели живописные луга богатые разнотравьем и усыпанные цветами всевозможных оттенков. Над сараями и хатами возвышались акации и клены а в более низменных местах красовались высокие разложистые вербы. От хат к лужкам плавно спускались ровными полосами огороды размежеванные насаждениями подсолнечника и кукурузы. Все это с высоты выглядело как искусно вытканный ковер и как-то небрежно брошенный под ноги. Передний край тележки был опущен на землю и Вихрастый, находившийся до этого в полулежащем положении, теперь был в очень удобной позе и созерцал открывшуюся картину. Рядом на бугорке сидели Коля и мама. Они неотрывно смотрели вниз. Это был последний привал, самый спокойный и, вместе с тем, внутренне очень тревожный: - что же ждет их там. Где-то рядом стрекотали кузнечики а легкий ветерок шевелил перекати-поле и доносил приятный горьковатый запах полыни. По маминой щеке скатилась слеза а усталое лицо светилось радостью. Никто и ничто не ограничивало время этого привала. Но вот мама поднялась, взяла дышло тележки и плавно, Коля притормаживал колесо палкой, покатили по узкой, меж бугров, и пыльной дорожке вниз. Вскоре бугры расступились и по сторонам потянулись хаты и сараи за плетеными заборами, залаяли во дворах собаки. К калиткам-лазам подходили женщины, старики и дети, смотрели с интересом и непременно здоровались а некоторые засыпали вопросами: - То цеж вы Зануденкови будете?
-Це саме так, - поздоровавшись, отвечала Оксана. Останавливались, говорили. Три года назад она гостила с мужем здесь у его родственников. Дети тогда были еще совсем маленькие и она сама выглядела совсем не так как сейчас но их узнавали, спешили побольше расспросить.
В конце улицы свернули направо, прошли через пустырь мимо ветряной мельницы затем еще по короткой улочке и оказались на краю села у самого ольшаника где расположились несколько хат около которых не было заборов. Остановились во дворе первой хаты оказавшейся пустой. Из соседней хаты подошли дети а за ними и женщина. Это была семья дяди Тимофея. После теплой встречи и раннего ужина, за которым женщины оживленно беседовали, наступила первая размолвка. Свояченица София посчитала что Оксана поступила плохо, оставив свояченицу Татьяну, и упрекнула ее в эгоизме. Подошедшая вскорости свояченица Палажка приняла сторону Оксаны, не усмотрев в ее действиях ничего плохого, ведь Татьяна была недалеко будучи здоровой и со здоровыми детьми в то время как у Оксаны ребенок был болен. Так образовалась первая трещина во взаимоотношениях жен четырех родных братьев. Но не смотря на это женщины втроем навели порядок в пустующей хате в которой по общему согласию теперь будут жить с детьми Оксана и Татьяна, приезд которой ожидали. Хата была не большая но с исправной печью и настилом из досок для отдыха. В стык к хате примыкал и сарай с сенями. С сеней был открытый лаз на чердак для сена. Во дворе отдельно был еще на половину разрушенный не большой хлев. Стены хаты и сарая были саманными а крыша под соломой и построил все это вначале века дед Семен по образцу увиденному в русских деревнях во время службы в армии, чем несколько удивил своих сельчан, привыкших строить сараи от хат отдельно. Новаторство Семена не прижилось в деревне, видимо по причине сравнительно более мягких зим и по соображениям культуры быта. Поэтому и этот сарай использовался, преимущественно, для топлива или для содержания кур а для других животных был построен хлев. Со временем саман дал осадку и вся постройка казалась длинной и приземистой с маленькими окнами с одного конца и совершенно глухой с тыльной стороны, если не считать крошечного окошка что выходило с печи у самой крыши. Вся большая семя Семена проживала раньше в этой хате и только когда женились старшие сыновья, Прокоп и Тимофей, они отстроились отдельно: Прокоп под самой горой а Тимофей почти что в отцовском дворе. Два младших брата близнеца, Трофим и Алексей, в тридцать первом году уехали по комсомольским путевкам на строительство шахт в донецкий бассейн да там и повстречали своих суженых, оказавшихся, как и они, родом с полтавщины но сбежавших на шахты от голода в тридцать третьем году. Голодный тридцать третий был роковым для многих сельчан, особенно старшего поколения, и их родители умерли тогда все. С тех пор хата деда Семена пустовала, пришла в запустение, крыша прохудилась. Печь оказалась вполне исправной, следовательно хата была пригодной для проживания, крышу починить было полегче. Через день София и Палажка, оставив своих детей на попечение Оксане, рано утром ушли на Гладковщину за Татьяной и к вечеру все вместе вернулись.

Двор деда Семена никогда не видел такого числа близких ему людей. Двенадцать внуков и четыре невестки вместе встретились в первый раз.




Вихрастый проснулся от ярких лучей солнца, проникавших к его постели через небольшое окно. Весело потрескивали горящие дрова в печи. Это его мама, ловко управляясь ухватом, готовила еду для семьи на весь день. Старший брат еще спал рядом.
Аккуратно, стараясь не разбудить брата, он слез с лежанки, надел его сапоги и мамину фуфайку, направился к двери.
-Это ты куда так рано? – тихо спросила с удивлением мама.
-Пробегусь пока Коля спит, а то сапоги заберет, - также тихо ответил Вихрастый.
Сапоги были одни на двоих, но Коля был старшим и имел преимущество. Шел к концу победный сорок пятый год.
Первый, бодрящий морозец дохнул в лицо, подстегнул и Вихрастый в припрыжку, через двор, по замерзшим лужам пустился к заводи. Ветви деревьев, кусты и трава, густо покрытые инеем, отдавали серебром, сверкали разноцветными искорками, приятно щемили глаза.
А вот и прохожая тетенька спешит на базар с корзинами в руках. Ее платок по краям у лица тоже покрыт инеем и искорки вспыхивают по кругу в такт движения ее ног. Смешно так. Торчит розовое пятнышко посреди этого а из него ритмично так белый пар прорывается. Весело стало. Захотелось подшутить над тетенькой.
-У вас каблук оторвался. – Прозвенел голос Вихрастого.
-Как, где? – заволновалась тетенька, поставив корзины на траву и оглядывая свои ноги даже не подумав о том, какие же каблуки могут быть у ее калош надетых на шитые бурки.
-Ну-ка, сорванец, иди сюда! – Нарочито строго, но весело позвала она его к себе, оценив юмор.
Он подошел в растерянности: сердится тетенька или совсем наоборот. Тетенька, между тем, раскрыла плетеную корзину с синей каемкой.
- Это тебе гостинец за веселость и хорошее настроение.
- Спасибо. – Сказал он, еще не понимая что это. В руке он держал длинную разноцветную палочку с бантиками на концах. Красная, синяя, желтая полоски спиралью извивались вдоль палочки. Такое чудо он видел впервые.
- Это конфета такая, - сказала тетенька, видя его растерянность, - разверни и кушай.
Нет, не станет он это так вот сразу есть. Задорно подпрыгнув, мальчик побежал к заводи дальше, заскользил по свежему еще слабому, прогибающемуся под ним и поющему льду. Он еще долго бегал, падал и поднимался, держа в руке, как знамя, свою разноцветную палочку, останавливался и любовался ею, просто играл, как кошка с мышкой.


И ещё кусочек, у этого правда где-то есть продолжение... буду у родителей, надо будет поискать)
ПАНТЕХА
Степка Пантеха возвращался из полицейской городской управы, месяц назад созданной обер-лейтенантом СС Ген Бергом в городе Золотоноша. Он и его двое подельщиков, бежавших с ним из Полтавской областной тюрьмы, некоторое время занимались самодеятельностью в Гельмязевском районе и только месяц назад официально были приняты на службу в полицию после того как предоставили списки комсомольцев и активистов в приднепровских селах этого района. А с этого дня Степка официально возглавлял полицейский участок в селе Слободка в зону влияния которого входили села: Сушки, Прохоровка, Шабельники, Ляпляво. Он был доволен собой. Только в день расстрела в Золотоноше более тридцати тысяч евреев, комсомольцев и активистов, где были и все предоставленные им в списке, он внутренне сжался от страха перед чем-то. Тот список он составлял по лакейской логике – чем больше тем лучше. Никто списки не проверял и сотни вписанных им людей, просто так, ушли из жизни по его Степкиной воле. Эти воспоминания, бередившие порой душу, он гнал от себя как прилипчивых мух.
Уже стемнело когда он подъезжал к Слободке по длинному косогору на старой кляче, еле волочившей ноги. Это было все что осталось от богатого колхоза. Степка избегал езды по протоптанным тропам и, тем более, дорогам, опасаясь встреч с земляками, знал – при случае пощады не будет. Изнемогая от усталости, он зорко всматривался в кустарник, росший местами по косогору, и держал наготове новенький немецкий карабин – подарок обер-лейтенанта. Свежий снежок слегка припорошил косогор и село, дышалось легко, но было не уютно, зябко и воспоминания нахлынули сами собой. Здесь, на косогоре, ниже и выше была земля его отца, неизвестно откуда появившегося в этом селе сразу после гражданской войны. Сельчане не любили пришлого человека. И тот дружил только с районным начальством, имея большую выгоду для себя. Особенно крепкие связи поддерживал он с комиссаром по земельным вопросам который на протяжении ряда лет оформлял документы на списание налогов и выплату компенсаций по погодным условиям. Хозяйство Пантехи прирастало как на дрожжах. Вскоре он выстроил две ветряные мельницы, завладел лучшими пастбищами при помощи того же комиссара. Люди понимали – дело тут не чистое, но управы на захватчика найти не могли. Даже суд над взяточником комиссаром ничего в этом деле не изменил и только начало коллективизации привело, как показалось крестьянам, к справедливости. Озлобленные Пантехи стали вредить крестьянам и колхозу и закончили поджогом новой фермы. Прямых участников преступления осудили а соучастников, членов семьи, выслали в восточные области России - раскулачили. Голод тридцать третьего года сильно подкосил село. Многие старики поумирали, молодежь в большом количестве уехала на промышленные стройки. Казалось колхозу и селу больше не подняться. Но шли годы, часть молодых ребят вернулась, за дело взялись с огоньком и колхоз имени Ленина стал одним из лучших в Полтавской области. Пантех в селе стали забывать и вот теперь он, Степка Пантеха, напомнит некоторым о своем отце, о своих братьях и покажет каждому свое место. Вот здесь по этому косогору паслись их овцы а их дом был лучшим в селе.
Незаметно сладкие воспоминания сменились тягостными раздумьями о дне сегодняшнем, о задании обер-лейтенанта по заготовке продовольствия для немецкой армии. И где же тут взять то продовольствие? И что будет ему если задание будет провалено? А то что оно будет провалено Степка не сомневался. Значит необходимо находить убедительные аргументы. А более убедительных аргументов чем аргументы на крови не бывает и он их найдет. Его ли учить этому. Нет, он еще не знал что будет делать. Но кровавый план уже созревал в его голове – план построенный на страхе немцев перед партизанами. Партизан то здесь пока не видели, место для них тут не удобное, да их имитировать он сможет. И если немцы потом сожгут какой-то хутор то ему, Степке, от этого только сподручнее будет. Мысли прервались неожиданным движением в кустах. Пальнул пару раз в то место и успокоился, услышав визг собаки. Лаем других собак в разных местах ответило на то село и уже больше не успокаивалось во время его движения что вызывало в нем раздражение и досаду.
-А подельщики поди сейчас спят, - подумал Степка, подъезжая к дому с закрытыми ставнями. Таких домов в селе было совсем мало. В большинстве сельчане не видели надобности в этих ставнях, жили открыто, не имея причин чего-то опасаться. И редко кто при уходе из дому закрывал двери на запоры. Не было воров да и воровать особенно то чего не было. А если кто и зайдет в отсутствие хозяев и пригостится куском хлеба то не считали то зазорным, потому что взявший считал своим долгом при случае отблагодарить хозяев. Да прошло то время и вот уже несколько месяцев как сельчане прячут все и особенно съестные припасы, опасаясь визитов пришлых, которые по наглому отбирали все с издевательскими и пошлыми выходками. При каждом таком визите Степка только наблюдал как его дружки делают ревизию хозяйских кладовых и погребов, одергивал недовольных хозяев и по издевательски, испытывая удовольствие, приговаривал: - « должок возвращать надобно и делиться излишками по законам пролетарской революции». Во многие дворы он еще не заглядывал, по только ему известным причинам, обходил стороной. Боялся ходить по хуторам. По селу передвигались гуськом, соблюдая дистанцию безопасности, осматривались по сторонам. Известно было Пантехе что из лагеря военнопленных, что под Мироновкой, бежала большая группа солдат и среди них были ребята из Слободки и других близ лежащих сел, от того и боялся. От тетки Степаниды, оставшейся не раскулаченной, слыхал, что на хуторок под Сушками еще осенью вернулись невестки помершего в тридцать третьем Семена Зануды с кучей ребят и надобно бы их проверить. С ребятами Семена ему раньше сталкиваться не приходилось но был наслышан об их крутом нраве и кажется кто-то из них был комсомольцем. Наверняка все они сейчас в Красной Армии и можно было бы разобраться с их чадами. Но стоит ли сейчас, когда немцы и нос в село не суют, наживать себе таких врагов, тем более что кто-то из них может оказаться среди беглецов из лагеря под Мироновкой, тогда персональной охоты не избежать. Лучше бы последить за хутором да только риск слишком большой и дружки у него ленивые да трусливые так что придется обождать и с этим.
При таких мыслях он постучался в ставни, а через пару минут пришлось стучаться посильнее. Еще через пару минут услышал возню в сенях и скрип засова. Дверь отворилась рывком а за ней темная пустота.
- Свой, - коротко бросил Пантеха, - в секрете надобно было бы быть.
- Да чего там. Тихо в селе и сон давит, мочи нет, - огрызнулся сиплый голос.
Это был Гришка Степура по кличке «Мозоль». В свои двадцать пять, шесть лет, с небольшими перерывами, он провел в колониях и в тюрьме. Последнюю отсидку, десять лет, получил за ограбление магазина но не успел отсидеть и года. Кличку получил за умение добиваться своей надоедливостью от патанов исполнения прихотей. Обиды свои явно не показывал но был злопамятен и коварен.
- Когда вам как сонным курам головы свернут тогда то и наступит тишина да сон вечный, - выговаривал ему Степка, - с такими рохлями быстро угоришь.
Второй подельщик при таком шуме даже не проснулся, продолжал храпеть со свистом. Пантеха, подойдя к лежанке, резко выдернул револьвер, лежавший под соломенным матрацем спящего и тот, ошалело подскочив, выпучил глаза не понимая происходящего.
-Ты чего? – прохрипел он, когда до сознания дошло то, кто перед ним.
Филимон Горелый многое повидал в своей жизни. При первой же встрече с Пантехой признал в нем для себя лидера. Прошлое Филимона было темным и его дружки практически не ведали о том ничего. Да их, в общем то, это не интересовало, своего патана и так видно.
- На посту в секрете надобно быть а не дрыхнуть тут! – сердился Степка.
- Почему я, Мозоля очередь!
- Так разберитесь сами, не нарывайтесь на меня, это будет очень больно!
- Иду уже. Не вижу только смысла попусту на крыше сидеть, - прошипел Мозоль, напялив овчинный полушубок давеча отобранный у старого Буцака, ранее зажиточного крестьянина, и клацнул затвором винтовки.
Больше говорить было не о чем. Мозоль по скрипящей лестнице полез на чердак дома. Филимон снова захрапел свою мелодию со свистом, что без меры раздражало, расположившегося на своей кровати в соседней комнате без дверей, Пантеху. Чтобы отвлечься от храпа Филимона он начал вспоминать различные эпизоды из жизни, мечтать. «Вот если бы не коллективизация – размышлял он – женился бы на Мелании, построил бы дом да такой какого никто никогда в селе не видал. И было бы у них теперь двое или трое детей. А еще бы он засыпал гать на протоке под Сушками и был бы у него ставок, разводил бы рыбу да продавал в Золотоноше а то и в Киев возил бы, там же цена более высокая. И сад надо бы побольше заложить да чтоб яблоки такие как у Луцыка, нигде таких больших и более вкусных яблок не встречал. Потом бы дети подросли и отдал бы их на обучение в Золотоношскую гимназию и что бы...». Мечты плавно перешли в сон. А сон был такой сладкий да красочный, с такими яркими эпизодами о которых в обычной жизни и помыслить нельзя. Так что когда Пантеха проснулся под ослепляющими лучами солнца то долго никак не мог сообразить, да и не хотелось, где он и что с ним происходит. Когда же в воображении всплыло лицо обер-лейтенанта, он вскочил как ужаленный, автоматически схватился за карабин и выскочил во двор. Ошеломленный утренним светом, свежестью и спокойствием окружающей его природы он постоял минуту или две и попытался вспомнить сон, но с этого ничего не вышло – все стерлось. Осталось только ощущение чего-то потерянного очень важного и ценного в его жизни, чего-то такого чего никогда уже не вернуть и без чего жизнь его не имеет смысла. Впрочем он давно уже осознавал бессмысленность своей жизни и это делало его еще более жестоким ко всем и к самому себе. Через минуту он уже искал жестким взглядом своих подельщиков, подспудно желая сорвать на них свою злость и дурное настроение от столь необычного пробуждения. Первым подвернулся Филимон сидевший на солнышке за углом на завалинке и наслаждавшийся, уже редким, теплым утром а поэтому и не заметивший появление Пантехи. Сильный пинок в бок свалил Филимона и он, даже не осмелясь что-либо произнести, с перекошенным ртом смотрел снизу вверх на обидчика, а внутри его я зарождалась ненависть к своему кумиру.
- Время дело делать! Где Мозоль? – выдавил из себя Степка, сам удивившись своему поступку и немного растерявшись. - Собирайтесь, жду.
Он резко отвернулся, стараясь скрыть свою досаду от в конец испорченного утра, почувствовал себя, как никогда, одиноким, чужим в этом селе. «Зачем мне все это нужно, - думал он про себя, чувствуя нарастающее раздражение, - уйти, убежать куда подальше». Да не бежать собирался Степка. Злость да ненависть раздирали его изнутри, требуя действий а не покоя. Чисто механически зашел снова в дом, нашел в каморке хлеб да сало, сел за грязный, заваленный объедками стол, отрезал ломоть сала и ел без аппетита но с остервенением голодного зверя, покусывая зубок чеснока. Большая жирная зеленая муха ползала по оставшемуся куску сала в окружении целого роя более мелких мух, бесцеремонно расталкивая их. Степка с уважением смотрел на нее, заедая сало луком, чесноком и хлебом.
Когда Филимон и заспанный Мозоль, спотыкаясь, вошли, он, отбросив от себя остатки еды, вышел, обронив на ходу: - Жду во дворе.
Через четверть часа трое вооруженных мужчин переходили наискось по тропинке сельское кладбище в направлении села Сушки. Это было очень даже не безопасно. Кладбище, существовавшее со времени основания села, было, поросшее кустарником с редкими деревьями, хорошим местом для укрытия и засад. Филимон шел первым, Мозоль замыкал тройку. В таком построении у них была демократия – порядок соблюдался в соответствии очередности. Вышли на Куцовку – короткую улочку в конце села. Только куры за плетнями свидетельствовали о том что эти дворы обитаемы. И Пантеха знал что сейчас за ними наблюдает много глаз со страхом и ненавистью из прикрытых окон этих приземистых хат. Он тоже ненавидел и боялся, от чего ненавидел еще больше. Солнышко поднялось уже довольно высоко и пригревало скупыми лучами запоздалой осени. А вот и предпоследний двор этой улочки и кто-то не по-женски там стучит топором. Филимон присел за плетнем, Мозоль зашел за угол сарая а Степка, крадучись, зашел во двор и рывком открыл дверь сарая. Стук топора стих, затем, спустя минуту из двери вышел рослый широкоплечий мужчина лет тридцати. То был Дементий – хозяин двора и глава семейства.
-Здорово Дементий, иль не признаешь? – сказал Степка, глядя на него в упор. – Давно не виделись, может ты и подзабыл? Или встрече не рад?
-Здравствуй, Степан, – с трудом выдавил из себя Дементий. – Я тут ремонтом занялся немного. – Как бы оправдываясь, продолжал он, предчувствуя не доброе.
-А мы вот случайно мимоходом забрели к тебе. – Подстроившись под Дементия, сказал Пантеха. – Когда вернулся, на долго ли?
-Вчера вот только. А как дальше быть не знаю. Семью кормить как-то надо.
На пороге хаты стояла Ульяна, жена Дементия, и с тревогой слушала разговор мужчин. На руках она держала пятимесячную девочку, Галю, а рядом, ухватившись за мамину юбку, стояла девочка трех лет – Оля. Мальчик, Миша, семи лет выглядывал из окна.
-Чего же здесь долго думать. Иди на службу к нам. Я теперь начальник полицейского участка. И немцы тебя не потревожат, будешь при семье.
-Я на земле могу работать, хлеб растить. А винтовка не для меня.
-Время нынче делать не только то что могу и что хочу. Не то придется вернуться туда где был. – Знал Степка что бежал Дементий из лагеря для военнопленных и на том решил сыграть, загнать в угол.
-А по другому нельзя? – боязно пробормотал Дементий.
-Да нет. Подходи к вечеру в участок, - жестким тоном, исключающем возражения, заявил Пантеха и направился по тропинке на хуторок возле ольхового леса.
Про такого, как Дементий, обычно говорили: « силач, да мухи не обидит». Работу любил всякую, любил жену и детей. Не любил говорить об этом. Не было в селе человека который мог бы вспомнить обиду от него. А теперь он ради жизни и семьи вынужден идти в полицаи, самое подлое в его понимании занятие.
-Не отвертеться мне от этого Пантехи, - проговорил он, глядя ему вслед.
-То не страшно, что полицаем будешь, страшно то что делать придется, - сказала Ульяна и слезы потекли по ее щекам.
-Я постараюсь ничего не делать, - твердо заявил Дементий, дав этим понять что решение принято. Он хорошо понимал что выполнить сказанное будет трудно, но не знал еще в какую попадает компанию и на сколько то будет опасно. Они еще долго стояли, сумрачно оглядывая двор, пока не учуяли запах гари.
-Ой, борщовая заправка сгорела, - спохватилась Ульяна и быстро ушла в дом. Дементий взялся за вилы и, не имея сил собраться с мыслями, бесцельно бродил по двору. Только по полудню Ульяна позвала его на завтрак но кусок хлеба не лез в горло и он снова вышел во двор.
Тем временем Пантеха с подельщиками обошел хутор со стороны Сушков и приказал затаиться в старой канаве среди кустов. Место было удобное: хуторок просматривался достаточно хорошо и, главное, зеленая лужайка между хутором и ольшаником с тропинками были как на ладони. Сидеть без движения все же было зябко, подельщики вскоре начали роптать, он не отвечал на их ропот и вскоре был вознагражден за терпение. По дальней тропинке из ольшаника к дому Зануды быстро пробежала молодуха, а это был верный знак того что там, в кустах есть живой человек и он, Пантеха, догадывается кто. «Сейчас лезть в кусты было бы глупо да и не спешное это дело, - размышлял Степка, - обдумать надо очень хорошо».
-Хорошо запомните это место хлопцы! И продумайте как подходить сюда незаметно, - дал наставления Степка. Затем, прячась за кустами, они направились в Сушки по тропинке у ольхового леса.
Через огороды прошли к хате старого Пасюка. Пасюк когда-то служил при церкви и был немного грамотным, детей не имел, коротал век со старухой. В свое время в колхоз не вступил, сославшись на старость.
-Открывай дверь, старик, дело есть! – прокричал Степка после нескольких сильных пинков ногой в дверь. Через минуту проскрежетал засов и дверь отворилась. В глубине сеней в длинной серой полотняной рубашке с расшитыми подолом, манишкой и рукавами босиком стоял седобородый худощавый старик и глядел исподлобья на пришлых людей. От того взгляда даже Пантеха поежился.
-Не гляди на нас так хозяин, - нарочито заискивающе проговорил Степка, - мы к тебе с миром да с делом. Пригласишь в хату?
-А коль с миром то чего же, проходите. Да дела то со мной теперь никакие, - шепеляво проговорил старик и посторонился, пропуская вперед гостей.
Дав подельщикам знак оставаться во дворе, Степка прошел через сени в хату, сел на лавку у стола, огляделся. От двери справа, занимая четверть хаты, стояла печь а еще четверть занимали лежанка и настил из досок. Кроме лавки у стола с противоположной стороны стояли две табуретки и у самого пола низенькая скамейка. Скамейка, настил, лежанка и печь располагались на разных уровнях так что с одного на другое можно было свободно подниматься как по ступенькам. Иначе на печь старикам было бы не залезть. Из-за подушки с печи на Степку глядела старуха невольно напоминая сказочную бабу Ягу. Взгляд был тяжелый и пристальный. Жестом Пантеха пригласил Пасюка сесть напротив на табурет.
-Выглядите вы Кирилл Петрович хорошо, дай вам бог здоровья. – Начал он льстиво и учтиво. – А мы можем вам еще и помощь оказать, я вижу что сарайчики пустыми стоят. Коровенку подбросим, поросенка. И курочек не видно что-то во дворе. Погребок то хоть не пустой? Зима то вся еще впереди.
-Спасибо на добром слове. А за подмогу платить чем-то надобно.
-Не плата нужна а служба небольшая. Я начальник полицейского участка и назначаю вас старостой в Сушках. Человек вы умный, грамотный, всех и все тут знаете. Работа не сложная. Сегодня к полудню сельчан на сход нужно созвать, ребятня поможет.
-Да я ведь совсем слаб, бабы найдутся побойчее и поздоровее.
-Вот на бабах пахать будем. А тут нужен грамотный человек. И не просьба это а приказ. Про дисциплину понятие тоже имеете а поэтому и этот деловой разговор у нас. Так что, в случай чего, не взыщите. Вот подборка распоряжений из комендатуры к руководству. – Пантеха привстал из-за стола, дав понять что разговор закончен, протянул руку Пасюку. Тот медленно, как во сне, протянул свою трясущуюся руку.
-Ну и отлично. Поздравляю со службой! – Подвел итог Пантеха, отметив про себя с удовлетворением свой особый стиль в руководстве, - увидимся по полудню.
Так, примерно, назначались старосты и в других селах. Иного было не дано.
В полдень крестьяне Сушков собрались у старой липы возле клуба, толпясь подле плетней, преимущественно женщины и дети. Сначала войны это была первая сходка, потому пришли все кто мог самостоятельно двигаться. Пантеха возвратился с Прохоровки, проведя там аналогичную работу, и был доволен собой. Он громко и не спеша прочитал все распоряжения немецкой комендатуры, перечислил свои особые требования, объявил о назначении Пасюка старостой и подобострастно призвал оказать поддержку освободительной немецкой армии продовольствием. Потом зачитал список по виду продуктов и их количеству необходимых уже на этой неделе, чем вызвал молчаливое удивление сельчан, и тут же назначил помощниц старосты, не дав последним возможности возразить. Еще раз напомнил об ответственности и последствиях от не исполнения распоряжений, выдержал паузу и многозначительно с придавом произнес:
-Будут какие-то вопросы?
Толпа ответила унылым молчанием.
-Тогда будем считать что согласие достигнуто, - снова после паузы заявил Пантеха, - общая сходка объявляется закрытой. По частным вопросам обращайтесь к старосте.
Люди оставались молчаливыми и неподвижными. Пантеха объяснял Пасюку как следует оформить протокол сходки и они вместе направились к его хате. Подельщики за происходящим наблюдали из соседнего двора.
Со сходки расходились как с кладбища после похорон.
-Вот оно и начальство объявилось не запылилось, - проворчала пожилая женщина закутанная в толстую темную шаль, - будто нам без них хуже.
-Это им без нас скучно и жрать нечего, - заметила идущая рядом старуха, - облапошат они нас подчистую, голодом поморят. С них кто спросит.
-А ослушаешься, пулю получишь, - продолжала женщина, - видите во дворе напротив пару жирных псов с автоматами.
-Да ты потише Параско, еще услышат, борони господи, раньше времени порешат иуды, - забеспокоилась старуха.
-Тебе то чего волноваться. Часом позже или раньше представишься, нет разницы.
-Ну не скажи. Пожить лишний часок даже больной и голодной хочется, свет белый у господа мил да не наглядный и за внуков беспокойство.
-Внукам ты уже ничем не поможешь, канители одной больше.
-И тут ты не права. Я за внуков перед господом помолюсь и тем помогу. А мне на них да на свет божий радостно смотреть даже в этом горе. Господь учит нас терпению. Только терпеливый достоин его милости.
-Завидую я силе твоего духа, Макаровна. Мне так хоть сейчас бы помереть, а лучше было бы еще раньше чтобы не видеть и не знать того что случилось, чтобы не я хоронила своего Васю а он меня, - уже со слезами запричитала Параска.
Муж Параски Василий был мобилизован в Красную Армию уже когда немцы подходили к Днепру и погиб через неделю у Каневского моста при переправе. Его случайно опознали и привезли домой знакомые из Прохоровки. Схоронили на родном сельском кладбище.
-Благодари господа что схоронила его по-человечески. Другим вон только бумажки прислали а многим совсем никаких вестей нет.
-Нет вестей так есть надежда.
В ожидании Пантехи Мозоль и Филимон внимательно следили за расходящимися крестьянами, изучали местность и подмечали отдельные группы крестьян наиболее страстно дискутировавших между собой. У страха всегда глаза велики и потому в каждом человеке они видели своего врага в чем, впрочем, были близки к абсолютной истине. Многие из крестьян не понаслышке знали об их делах. За время сходки только косые взгляды бросались в их сторону и ни единого слова.
Возвращались в Слободку по тропе у болота поросшего ольшаником. Кусты были выше человеческого роста и давали возможность передвигаться скрытно. Еще много раз они будут пользоваться этой тропой и менять свои маршруты, что позволит избежать засад и их последствий. У Куцовки Степка свернул на тропу к дому тетки Степаниды а подельщики продолжили путь через колхозный двор к своему логову. У тетки Степка отводил душу: насыщался домашними щами, пирогами и выслушивал сельские новости.
Тетка Степанида любила своего племянника но его дружков терпеть не могла и строго наказала Степке не приводить их к ней даже при большой надобности. Сейчас она заметила приближение племянника загодя, спешно достала из печи борщ и парную пшенную кашу, накрыла стол. Приятный запах еды встретил Пантеху на пороге хаты, вызвал ощущение уюта спокойствия и комфорта. Освободившись от одежды и оружия, положив его рядом на лавке, он быстро уселся за стол, лишь мельком поздоровавшись с теткой, и принялся за еду. Ел без спешки, так его учила тетка, внимательно слушал ее информацию о делах в селе. Не услышав чего-либо стоящего внимания он окончательно успокоился, прихватил карабин и полез на чердак, на сено. Он еще не знал что это место очень скоро станет для него местом добровольного заточения на долгие годы.