Говорят, в эти дни Москве исполняется 861 год. Не верьте! Этому городу, день рождения которого начнут справлять завтра, от силы лет десять. А Москвы, знаете ли, уже нет с нами. Она скончалась в возрасте 850 с небольшим, после тяжелой, продолжительной болезни. Просто это скрыли от общественности – видимо как всегда боялись паники и народных волнений. Ну и было, значит, принято такое негласное решение. Для верности, чтобы никто не опознал покойного, труп города расчленили, а его части были тайком закопаны в котлованах лужковских реконструкций.

Так что по Москве лучше бы сейчас справить поминки. Вспомнить еще раз, как принято, все хорошее, связанное с покойным. И я хотел бы сегодня помянуть Москву такой, какой я ее знал при жизни.

В конце ХХ века, несмотря на статус имперской столицы, Москва каким-то образом умудрялась оставаться для своих жителей спокойным, уютным и совсем незлым городом. Суета и пафос, парады и портреты, проспекты и лимузины, конечно, были и тогда, но почему-то они не затрагивали ни сердца, ни души места. Это все было как рябь на поверхности. А стоило нырнуть в глубину - на 10 метров любого переулка в центре – как вокруг тебя резко становилось тихо. В сердце города, в совершенном отрыве от времени и страны, царила завораживающая сонная тишь. Непрямые улицы, неспешный быт, белье на веревках, печные трубы, голубятни, старушки на лавочках. Дворики, дворники, детвора.

У старых домов в этом городе были удивительно живые лица, изможденные и величавые, как у пожилых буддийских монахов. А в домах - высокие прохладные подъезды с черным ходом, и лестницы с чугунными перилами, вдоль которых со скрежетом ползали допотопные решетчатые лифты. И квартиры с потолками в пожелтевшей от протеканий побелке, где люди, книги и неисправная сантехника сосуществовали в какой-то сюрреалистической коммунальной гармонии.

Я родился там, в одной из таких квартир, где до меня родился мой отец, где жили мой дед и мой прадед. Для меня это место было тем, что принято называть словом «родина». Я просто не мыслил себя вне ее. Уезжая на море, я начинал скучать по Москве уже через несколько дней. А вернувшись, ходил встречать рассвет на одну высокую крышу в центре. Часами я сидел там и смотрел, как медленно просыпается Москва, шоркают метлами дворники, ползет по маршруту ранний троллейбус, как солнце переливается из-за горизонта во дворы. Спросонья город красив и естественен. Пока он не успел еще надеть парадную дневную маску, его можно любить таким, какой он есть, теплым и настоящим. Сейчас это трудно себе представить, но тогда в центре Москвы по утрам пели птицы. Воробьи, конечно, не Бог весть что, но их было здорово слышно даже на крыше, на Садовом.

А еще в Москве было принято гулять, просто тихо бродить без цели. Гулкими переулками, не забитыми в те годы личным транспортом. Или тенистыми, еще не вырубленными тогда бульварами, где ветераны устраивали сражения в шахматы и домино. Гулять можно было целый день, из переулка в переулок, ни разу не столкнувшись со столичной суетой. Две погоды подходили для этого дела лучше всего: ноябрьский теплый снегопад, избавлявший улицы от осенних сумерек и грязи, и жаркие выходные летом, когда большая часть жителей меняла город на огород. В такие дни опустевший город не казался неуютным и мертвым, наоборот. Отсутствие людского шума позволяло услышать его собственный живой голос. Нежную негромкую музыку гудящих проводов, воркующих голубей, скрипящих половиц.

Лет семь назад отрывки этой музыки еще изредка слышались на задворках, куда не добралась реконструкция. Теперь – нет. Здесь больше нет ни музыки, ни тишины. Новый город, выросший на месте Москвы, издает только несмолкающее утробное рычание, то более, то менее громкое, по мере приближения к авто- и нефтяным магистралям. Словно неуверенный в себе лев, город боится, что его перестанут принимать всерьез, если он замолчит. Бедняга никогда не спит и даже отдыхает в движении.

Впрочем, эта новая столица гораздо больше соответствует стране и миру, на карте которых она обозначена. Исторически глядя, она просто должна была, не могла не появиться. И она появилась. Быстро, всего за несколько лет, над гробом города был построен среднестатистический современный мегаполис. Гонг Конг - Кинг Конг, Дубай – Мумбай – чего хочешь - выбирай. Нежилой центр, офисы, магазины, машины, жральни. Здесь стало чище и комфортней, почти так же, как на Западе. Вот только город-то никогда не был западным, и теперь совсем потерял лицо.

Понятное дело, сегодня это уже никого не волнует. Непривычные к цивилизации, туземцы давно покинули это место, выселены на окраины или уехали на ПМЖ в сытые резервации. Пришло новое, безымянное пока еще племя, и стремительно обустраивается здесь. Прошлое этого места его не интересует, не до того. Что ж, это было неизбежно - как исчезновение амазонских лесов, культуры майя или саблезубого тигра. Тот город, который я помню, безнадежно устарел. Причем, на свою беду, он еще и не имел никакой музейно-туристической ценности. Не Венеция, чай. На той хоть можно делать деньги, пока она сама к чертовой матери не утопла. А тут - просто жилой город, с коммерческой точки зрения абсолютно бесполезный. Кому и когда такое было интересно? Так что не было смысла его сохранять, как ни поверни. И, в общем-то, нет даже смысла его оплакивать, настолько его уничтожение закономерно.

Но я не могу с этим смириться. Потому что на земле теперь больше нет места, где я бы чувствовал себя дома. Потому что я никогда не смогу полюбить этот нелепый жизнерадостный Диснейленд, выдающий себя за Москву. Потому что горбатого реконструкцией не исправить, и я больше не хочу тут жить. Наверное, на месте меня лучше построить что-нибудь более современное.


Вот все, что я хотел сказать сегодня по случаю праздника. Много это или мало, хорошо или плохо, надуманно или умно, да и вообще, правда ли это – не знаю, но это и неважно. Как родственник покойного, я имею право на его посмертный образ.
Rest in peace! Я закончил.
© Дмитрий Кантор. Процитировано по ЖЖ Ольги Арефьевой.

Комментариев нет. И слов нет. ППКС.